Каждая книга особенная. Но лишь немногие оставляют глубокие следы на душе и иногда даже шрамы в совести. Вроде бы ты не при чем и все это не про тебя, а цепляет.
Таковой оказалась художественная биография нашумевшего в советское время писателя-диссидента Георгия Владимова (Волосевича) заметной нынешней писательницы Ирины Муравьевой «Страсти по Юрию» (роман. – М.: Эксмо, 2012. – 288 с., тир. 8 тыс.).
Большого автора не спрашивают, кто он или кем бы хотел быть. У него нет чинов и званий на визитке. Нет самой визитки, да и не нужна она. Он должен покориться и старательно соответствовать образу, назначенному для него общественным мнением. Для взыскательного советского читателя он диссидент. Для следователя варнак. Для любимой женщины кумир. Для не менее любимой жены – источник опасных неприятностей и тревожной атаки голубого стукача. Для издателя – творческий человек, которому нужно книжки писать, а не журнал вести. Для человека, сделавшего из своего диссидентства профессию, он – советский человек, которому ничего не нравится.
Много можно придумать слов и найти признаков для очевидного разграничения «свой – чужой». Каждый раз все кажется просто. Однако ситуация быстро меняется, а с ней меняются и люди.
Ни одно другое животное кроме человека не находится в жестоком плену им же построенных словесных образов. Лень повторять простую несвежую истину, да придется: политика для человека глубоко вторична. О власти он вспоминает, когда между простыми желаниями – выпить или закусить, бабу хочется или просто чтоб поговорили с тобой – возникает физиологическое желание самовыразиться, прозвучать с гневными обличениями.
Обычные люди не вмешиваются в свои внутренние дела и вполне лояльны власти даже тогда, когда ест она их поедом.
Люди не-обычные, каковых в России особенно много, защищаются от власти общества предъявлением ему собственного образа. Неуместные манифестации вызывают нехорошие чувства
Биографический роман Ирины Муравьевой о том, как автор ищет свой вожделенный образ. Придумывает героя Гартунга Бера и вживается в него. Эпоха, страна, национальность героя, общество и его условности – все намеренно другое, чтобы найти слова и выразить суть. Маркерным признаком становится что-то второстепенное, чего читатель сам не видит или стыдится. Это может быть запах какого-то растения за окном. Камни, из которых сделана дорожка. Характерность молнии в грозу. Как она пыталась завязать шнурки на ботинке конька. Какой у нее был покривившийся зонтик. Пушок на губе любимой женщины. Окрас соска на ее груди. Поэтичная метафора, отражающая положение ног женщины во время бурного акта любви.
Уже одно это описание заставит читателя определиться с собственным отношением к книге. Автор провоцирует рефлексию и тем дает шанс разорвать путы собственных комплексов. Выбор читателя почти вынужденный, проще комплексы не признавать и вообще не думать, что причина может быть в тебе.
Причина может быть в том, что так ты появился на свет. Связал фактом своего рождения мужчину и женщину, которые сами не определились. Не определились ни с собой, ни с отношением друг к другу, к стране. Способность сомнительна и возможности отсутствуют. Эпоха не оставляет шансов. Ты что-то пропустил в детстве, пытался успокоить, маму - папа ее любит и обязательно вернется. Напоролся на злобу, причина которой за пределами понимания: он тебе вовсе не папа. Помешал собственной матери, разрушил какие-то неведомые тебе надежды и планы.
Тебе не нравится «Лолита». Ты начинаешь ненавидеть Бога, в которого никогда не верил. Твоя ненависть распространяется на девушек и молодых женщин. Тебе нечего ответить журналистке, зараженной мифом, что в России счастья не бывает.
«Ты должен сразу определиться, с кем ты и почему. Мы все не любим ГБ, но это единственное, что нас объединяет. А этого недостаточно. Ругаемся так, что... Почти убиваем друг дружку» – ничего этого нашему герою не хочется. Глупо ругаться с теми, с кем тебе делить кажется нечего и их зависти ты не видишь. Непонятно, как можно определяться по индифферентному для тебя признаку.
Рискую навлечь недовольство взыскательного читателя – если такой еще у меня остался. Да терять уже нечего. Творчество Ирины Муравьевой и конкретно один роман «Страсти по Юрию» вполне достойно исследования и защиты докторской диссертации о биотехнологии авторского творчества в эпоху перемен. Модельные романы, где писатель пишет о писателе, который пишет и так далее по матрешечному принципу, уже были. Например, у еще одного нашего кумира – Юрия Казакова. Именно он открыл нам глаза на суть нелюбимого Лениным романа Достоевского «Бесы» и вскрытую им суть большевизма в формуле «повяжи их кровью». Был «Театральный роман» от доктора Булгакова о том, как воспринимает автора его окружение и понять этого он не может.
Сейчас уже давно пора двигаться дальше. Не хочется спорить, что есть счастье и есть ли оно в России. Не хочется потому, что этим людям вовсе не нужны покой и воля. Россия оказалась мощным источником творчества нового. Где бы ты ни оказался, с тобой останется острое желание найти верные слова и создать образ своего героя. Или персонажа – синоним для диссертации.
Тем, кому казалось, что они управляют событиями в этой стране, трудно было понять, что сила их распоряжений похожа на силу указки, которой машут синоптики, очерчивая продвижение теплого воздуха или снежного бурана.
«Когда я умру, – прошептала она и с ярким восторгом блеснула глазами, – ты только не верь. Не ходи на могилу. Меня там не будет. Я буду с тобой».
По сюжетной линии романа умерли все, у кого можно было что-то спросить и имело смысл спрашивать. В авторской версии никто не дожил до момента, когда факт смерти ничего не меняет, кроме избавления от боли и от иллюзий. Мир людей вступил в следующую фазу своей вечной юности, столь мучительно-буйной в этой стране с метастазами по глобусу.
Таковой оказалась художественная биография нашумевшего в советское время писателя-диссидента Георгия Владимова (Волосевича) заметной нынешней писательницы Ирины Муравьевой «Страсти по Юрию» (роман. – М.: Эксмо, 2012. – 288 с., тир. 8 тыс.).
Большого автора не спрашивают, кто он или кем бы хотел быть. У него нет чинов и званий на визитке. Нет самой визитки, да и не нужна она. Он должен покориться и старательно соответствовать образу, назначенному для него общественным мнением. Для взыскательного советского читателя он диссидент. Для следователя варнак. Для любимой женщины кумир. Для не менее любимой жены – источник опасных неприятностей и тревожной атаки голубого стукача. Для издателя – творческий человек, которому нужно книжки писать, а не журнал вести. Для человека, сделавшего из своего диссидентства профессию, он – советский человек, которому ничего не нравится.
Много можно придумать слов и найти признаков для очевидного разграничения «свой – чужой». Каждый раз все кажется просто. Однако ситуация быстро меняется, а с ней меняются и люди.
Ни одно другое животное кроме человека не находится в жестоком плену им же построенных словесных образов. Лень повторять простую несвежую истину, да придется: политика для человека глубоко вторична. О власти он вспоминает, когда между простыми желаниями – выпить или закусить, бабу хочется или просто чтоб поговорили с тобой – возникает физиологическое желание самовыразиться, прозвучать с гневными обличениями.
Обычные люди не вмешиваются в свои внутренние дела и вполне лояльны власти даже тогда, когда ест она их поедом.
Люди не-обычные, каковых в России особенно много, защищаются от власти общества предъявлением ему собственного образа. Неуместные манифестации вызывают нехорошие чувства
Биографический роман Ирины Муравьевой о том, как автор ищет свой вожделенный образ. Придумывает героя Гартунга Бера и вживается в него. Эпоха, страна, национальность героя, общество и его условности – все намеренно другое, чтобы найти слова и выразить суть. Маркерным признаком становится что-то второстепенное, чего читатель сам не видит или стыдится. Это может быть запах какого-то растения за окном. Камни, из которых сделана дорожка. Характерность молнии в грозу. Как она пыталась завязать шнурки на ботинке конька. Какой у нее был покривившийся зонтик. Пушок на губе любимой женщины. Окрас соска на ее груди. Поэтичная метафора, отражающая положение ног женщины во время бурного акта любви.
Уже одно это описание заставит читателя определиться с собственным отношением к книге. Автор провоцирует рефлексию и тем дает шанс разорвать путы собственных комплексов. Выбор читателя почти вынужденный, проще комплексы не признавать и вообще не думать, что причина может быть в тебе.
Причина может быть в том, что так ты появился на свет. Связал фактом своего рождения мужчину и женщину, которые сами не определились. Не определились ни с собой, ни с отношением друг к другу, к стране. Способность сомнительна и возможности отсутствуют. Эпоха не оставляет шансов. Ты что-то пропустил в детстве, пытался успокоить, маму - папа ее любит и обязательно вернется. Напоролся на злобу, причина которой за пределами понимания: он тебе вовсе не папа. Помешал собственной матери, разрушил какие-то неведомые тебе надежды и планы.
Тебе не нравится «Лолита». Ты начинаешь ненавидеть Бога, в которого никогда не верил. Твоя ненависть распространяется на девушек и молодых женщин. Тебе нечего ответить журналистке, зараженной мифом, что в России счастья не бывает.
«Ты должен сразу определиться, с кем ты и почему. Мы все не любим ГБ, но это единственное, что нас объединяет. А этого недостаточно. Ругаемся так, что... Почти убиваем друг дружку» – ничего этого нашему герою не хочется. Глупо ругаться с теми, с кем тебе делить кажется нечего и их зависти ты не видишь. Непонятно, как можно определяться по индифферентному для тебя признаку.
Рискую навлечь недовольство взыскательного читателя – если такой еще у меня остался. Да терять уже нечего. Творчество Ирины Муравьевой и конкретно один роман «Страсти по Юрию» вполне достойно исследования и защиты докторской диссертации о биотехнологии авторского творчества в эпоху перемен. Модельные романы, где писатель пишет о писателе, который пишет и так далее по матрешечному принципу, уже были. Например, у еще одного нашего кумира – Юрия Казакова. Именно он открыл нам глаза на суть нелюбимого Лениным романа Достоевского «Бесы» и вскрытую им суть большевизма в формуле «повяжи их кровью». Был «Театральный роман» от доктора Булгакова о том, как воспринимает автора его окружение и понять этого он не может.
Сейчас уже давно пора двигаться дальше. Не хочется спорить, что есть счастье и есть ли оно в России. Не хочется потому, что этим людям вовсе не нужны покой и воля. Россия оказалась мощным источником творчества нового. Где бы ты ни оказался, с тобой останется острое желание найти верные слова и создать образ своего героя. Или персонажа – синоним для диссертации.
Тем, кому казалось, что они управляют событиями в этой стране, трудно было понять, что сила их распоряжений похожа на силу указки, которой машут синоптики, очерчивая продвижение теплого воздуха или снежного бурана.
«Когда я умру, – прошептала она и с ярким восторгом блеснула глазами, – ты только не верь. Не ходи на могилу. Меня там не будет. Я буду с тобой».
По сюжетной линии романа умерли все, у кого можно было что-то спросить и имело смысл спрашивать. В авторской версии никто не дожил до момента, когда факт смерти ничего не меняет, кроме избавления от боли и от иллюзий. Мир людей вступил в следующую фазу своей вечной юности, столь мучительно-буйной в этой стране с метастазами по глобусу.