Чистка чакр против воли зачакрованного - В числе шестнадцати рассказов сборника Дмитрия Быкова «Мужской вагон: рассказы в рифму и без» (М.: ПРОЗАиК, 2012. – 272 с. тир. 5 тыс.) на наш взгляд и творчество автора в целом и нечто общее в данной конкретной книге отражает «Убийство в восточном экспрессе». Понятно, наш выбор – чистая вкусовщина, потому что рассказы очень разные и сравнивать их трудно.
Очаровательного героя рассказа «Убийство в восточном экспрессе» отец, большой поклонник Ленина, назвал Володя. Получился Володя Коктельо-Перверте. В нем чувствовался человек не только понюхавший, но и хлебнувший.
К счастью для Володи, отец ограничивался Лениным в теории, а на практике исповедовал хищнический капитализм самого мафиозного образца. Сынок унаследовал счастливую особенность исповедовать одно и практиковать другое.
Однажды розовый свет озарил его и он записал как бы продиктованный свыше эзотерический детектив «Смерть бедуина». Герой путешествовал по эпохам и континентам, ущучивая мировое зло.
Став изобретателем жанра, Володя через пять лет литкарьеры прикупил психиатрическую лечебницу под Буэнос-Айресом, где его озарило, и основал там межконфессиональную школу духовного просвещения. Там изучали его духовный завет народам всего мира – «Настольную книгу светоносца».
Российская мода на Коктельо началась с Макаревича, который показал «Ежедневник Серебряного Воина» главному редактору «Эксни». «Эксня» быстро смекнула, чем пахнет – ей предлагалась вся мировая культура и религия в одном флаконе, пережеванная, отрыгнутая и поперченная.
Раскрутка пошла лихо и на пике моды Коктельо был приглашен на «снежный Восток мирового духа», как обозвал он Россию в первом же московском интервью.
Сыромятникову досталось переводить коктельщину-перверщину. Он кормился с Володи, собственные детективы о российской прозе жизни шли плохо. Читатель упорно отказывался читать про то, что его окружало, плевать хотел на страдания парализованного соседа и нищей соседки, но проливал реки слез по Изауре, которая жила на другом конце Земли да и то исключительно в больном воображении продюсера.
Володя знал цену своей продукции. Переводить его тарабарщину было удивительно легко. Он нес полную пургу и предоставлял переводчику украшать ее как угодно: «Положитесь на вашу фантазию, индуцированную присутствием моего могучего духа!»
Володя загибал очередную историю, которой позавидовал бы сам Максим Горький. Говорил, что щедро размазал себя по глобусу. Везде дегустировал национальную кухню и оставлял потомство. Жить надо со вкусом, как-то сказал ему Уго Чавес, отобрав у очередного олигарха всю его собственность.
И вот так весь рассказ с неожиданным концом. Быков горд своим графоманством, но читатели воспринимают его творчество иначе. Следует признать, для нынешней чертовщинной эпохи он стал такого же типа национальной гордостью, как для своей совсем другой эпохи был коктейль из Пугачевой и Высоцкого. Адекватно на наш взгляд сравнение с Ильей Эренбургом. Прошу учесть, что это тоже вкусовщина.
Эпоха перемен несет спрос на расцвет литературы, что в истории России случается не реже аналогичных дней в судьбе женщины.
С высот своего вполне осознанного положения Быков может высмеивать и культовое издательство и мировой раскрутки писателя, на пресс-конференции которого в Интерфаксе я был и точно помню, что по первому разу Россия его пургу отвергла. Однако нынешний расцвет книгоиздания устроен так, что можно профессионально зарабатывать на рецензиях и не знать о нем.
Но вернемся к рассказу, что так меня захватил своей непринужденной легкостью. Классик предсказал смерть бывшего народного депутата фракции «Неразрывность», преуспевающего дальневосточного банкира Бориса Хайлова. После встречи с Хайловым и росписи на попе сопутствующей модели регионального значения Володя сказал: удивительный тип. Чистая беспримесная тьма. Господь хотел вставить в него душу, но не может найти в этом монолите ни единого воздушного пузырька. «Феномен, феномен. Я приберегу его для романа. – У нас таких каждый второй, – наябедничал Сыромятников на Родину».
Иногда Сыромятникова тошнило от Коктельо, но в общем он был признателен кормильцу. В свободном общении он выдавал неплохое знание жизни и способность готовиться к новым ее выходкам. Щедро выдавал мудрые мысли вроде «повара не охотятся за дичью, а металлурги не ищут руду. Я обрабатываю жизнь, а не переделываю ее» – в ответ на упрек, что мог бы и спасти покойника. Он якобы дал ключ своим романом «Шифр Афродиты», а Сыромятников его не читал. Переводчик понятно взорвался эмоциями. Классик спокойно поведал, что «Переводить не значит читать. Ваше сердце закрыто, вы не прочистили свои чакры моей книгой. А она стоит того».
Рассказ сделан так, чтоб соединилось до степени неразличения все – автор и его герой, оригинал и пародия, персонаж и прототип, жизнь и выдумка. Схлестнулись версии и оказалось, что в России от плохой жизни никто не бунтует, а убивают из-за храпа криминальные авторитеты, у которых ментура в кармане.
К слову. В другом рассказе «Битки «Толстовец» все наоборот, повествование несколько раз переплывает по несовместимым фабулам. Ну просто так, потому что автору захотелось показать, что может выдумать и воплотить жанров сколько угодно.
В сборнике есть рассказ, описывающий на наш взгляд одну из причин мирового кризиса. Первичную или тридесятиричную причину, можно спорить, но то что она на виду и говорить о том противно, это точно. Не могу однозначно сказать, что понравилось. Хорошее лекарство должно быть горьким для преодоления безразличия к выбору жизни или смерти. Рассказ называется «Миледи» и он исполнен чарующей откровенности. Кроме анального секса и гомосексуализма, для дезертиров женской войны за страдание свое или мужское есть еще способ и его описал Василий Розанов: что можно сделать с Настасьей Филипповной? Только Убить!
Примерно такое же послевкусие оставляет рассказ про Ленина. Выписан столь же талантливо, как и любой другой в сборнике: эффект присутствия и достоверности, добротный понятный язык, интрига в сюжете. Но тут есть особенность – автор утверждает, что сюжет не придумал, ссылаясь на источник. Фабула проста и понятна, как главный закон природы человеческого общества. Примерно то же писала Анжелика Балабанова на примере Муссолини. Владимир Жириновский вывел из исследования окружения министра Дмитрия Ливанова. Подытожила зоопсихолог, кандидат биологических наук Мария Сотская.
Суть в том, как на публичную арену выскакивают править обществом неудачники, неуравновешенные, озлобленные ощущением собственной ущербности, фрустрированные непризнанием гении. Быков передал это очень точно.
Рассказы или россказни, всякому каждому нравиться не обязательно, но приходится, исполнены шокирующей откровенности. Вот это и чарует. Всего шестнадцать рассказов. Четыре рассказа первого блока сборника нарисованы ритмически и зарифмованы, но без стихотворного формата. Тоже вот такая новация в жанрообразовании. Быков уже не впервые данной формой балуется.
Очаровательного героя рассказа «Убийство в восточном экспрессе» отец, большой поклонник Ленина, назвал Володя. Получился Володя Коктельо-Перверте. В нем чувствовался человек не только понюхавший, но и хлебнувший.
К счастью для Володи, отец ограничивался Лениным в теории, а на практике исповедовал хищнический капитализм самого мафиозного образца. Сынок унаследовал счастливую особенность исповедовать одно и практиковать другое.
Однажды розовый свет озарил его и он записал как бы продиктованный свыше эзотерический детектив «Смерть бедуина». Герой путешествовал по эпохам и континентам, ущучивая мировое зло.
Став изобретателем жанра, Володя через пять лет литкарьеры прикупил психиатрическую лечебницу под Буэнос-Айресом, где его озарило, и основал там межконфессиональную школу духовного просвещения. Там изучали его духовный завет народам всего мира – «Настольную книгу светоносца».
Российская мода на Коктельо началась с Макаревича, который показал «Ежедневник Серебряного Воина» главному редактору «Эксни». «Эксня» быстро смекнула, чем пахнет – ей предлагалась вся мировая культура и религия в одном флаконе, пережеванная, отрыгнутая и поперченная.
Раскрутка пошла лихо и на пике моды Коктельо был приглашен на «снежный Восток мирового духа», как обозвал он Россию в первом же московском интервью.
Сыромятникову досталось переводить коктельщину-перверщину. Он кормился с Володи, собственные детективы о российской прозе жизни шли плохо. Читатель упорно отказывался читать про то, что его окружало, плевать хотел на страдания парализованного соседа и нищей соседки, но проливал реки слез по Изауре, которая жила на другом конце Земли да и то исключительно в больном воображении продюсера.
Володя знал цену своей продукции. Переводить его тарабарщину было удивительно легко. Он нес полную пургу и предоставлял переводчику украшать ее как угодно: «Положитесь на вашу фантазию, индуцированную присутствием моего могучего духа!»
Володя загибал очередную историю, которой позавидовал бы сам Максим Горький. Говорил, что щедро размазал себя по глобусу. Везде дегустировал национальную кухню и оставлял потомство. Жить надо со вкусом, как-то сказал ему Уго Чавес, отобрав у очередного олигарха всю его собственность.
И вот так весь рассказ с неожиданным концом. Быков горд своим графоманством, но читатели воспринимают его творчество иначе. Следует признать, для нынешней чертовщинной эпохи он стал такого же типа национальной гордостью, как для своей совсем другой эпохи был коктейль из Пугачевой и Высоцкого. Адекватно на наш взгляд сравнение с Ильей Эренбургом. Прошу учесть, что это тоже вкусовщина.
Эпоха перемен несет спрос на расцвет литературы, что в истории России случается не реже аналогичных дней в судьбе женщины.
С высот своего вполне осознанного положения Быков может высмеивать и культовое издательство и мировой раскрутки писателя, на пресс-конференции которого в Интерфаксе я был и точно помню, что по первому разу Россия его пургу отвергла. Однако нынешний расцвет книгоиздания устроен так, что можно профессионально зарабатывать на рецензиях и не знать о нем.
Но вернемся к рассказу, что так меня захватил своей непринужденной легкостью. Классик предсказал смерть бывшего народного депутата фракции «Неразрывность», преуспевающего дальневосточного банкира Бориса Хайлова. После встречи с Хайловым и росписи на попе сопутствующей модели регионального значения Володя сказал: удивительный тип. Чистая беспримесная тьма. Господь хотел вставить в него душу, но не может найти в этом монолите ни единого воздушного пузырька. «Феномен, феномен. Я приберегу его для романа. – У нас таких каждый второй, – наябедничал Сыромятников на Родину».
Иногда Сыромятникова тошнило от Коктельо, но в общем он был признателен кормильцу. В свободном общении он выдавал неплохое знание жизни и способность готовиться к новым ее выходкам. Щедро выдавал мудрые мысли вроде «повара не охотятся за дичью, а металлурги не ищут руду. Я обрабатываю жизнь, а не переделываю ее» – в ответ на упрек, что мог бы и спасти покойника. Он якобы дал ключ своим романом «Шифр Афродиты», а Сыромятников его не читал. Переводчик понятно взорвался эмоциями. Классик спокойно поведал, что «Переводить не значит читать. Ваше сердце закрыто, вы не прочистили свои чакры моей книгой. А она стоит того».
Рассказ сделан так, чтоб соединилось до степени неразличения все – автор и его герой, оригинал и пародия, персонаж и прототип, жизнь и выдумка. Схлестнулись версии и оказалось, что в России от плохой жизни никто не бунтует, а убивают из-за храпа криминальные авторитеты, у которых ментура в кармане.
К слову. В другом рассказе «Битки «Толстовец» все наоборот, повествование несколько раз переплывает по несовместимым фабулам. Ну просто так, потому что автору захотелось показать, что может выдумать и воплотить жанров сколько угодно.
В сборнике есть рассказ, описывающий на наш взгляд одну из причин мирового кризиса. Первичную или тридесятиричную причину, можно спорить, но то что она на виду и говорить о том противно, это точно. Не могу однозначно сказать, что понравилось. Хорошее лекарство должно быть горьким для преодоления безразличия к выбору жизни или смерти. Рассказ называется «Миледи» и он исполнен чарующей откровенности. Кроме анального секса и гомосексуализма, для дезертиров женской войны за страдание свое или мужское есть еще способ и его описал Василий Розанов: что можно сделать с Настасьей Филипповной? Только Убить!
Примерно такое же послевкусие оставляет рассказ про Ленина. Выписан столь же талантливо, как и любой другой в сборнике: эффект присутствия и достоверности, добротный понятный язык, интрига в сюжете. Но тут есть особенность – автор утверждает, что сюжет не придумал, ссылаясь на источник. Фабула проста и понятна, как главный закон природы человеческого общества. Примерно то же писала Анжелика Балабанова на примере Муссолини. Владимир Жириновский вывел из исследования окружения министра Дмитрия Ливанова. Подытожила зоопсихолог, кандидат биологических наук Мария Сотская.
Суть в том, как на публичную арену выскакивают править обществом неудачники, неуравновешенные, озлобленные ощущением собственной ущербности, фрустрированные непризнанием гении. Быков передал это очень точно.
Рассказы или россказни, всякому каждому нравиться не обязательно, но приходится, исполнены шокирующей откровенности. Вот это и чарует. Всего шестнадцать рассказов. Четыре рассказа первого блока сборника нарисованы ритмически и зарифмованы, но без стихотворного формата. Тоже вот такая новация в жанрообразовании. Быков уже не впервые данной формой балуется.